"Посягательство на правду" - книга небольшая, но крайне насыщенная: недаром понадобились такие героические усилия чтобы оболгать ее и ее автора. Нам пришлось пройти мимо целого ряда важных разделов: о публикации ранних работ Фрейда, об изучении его библиотеки, о спорах касательно доверия к показаниям детей, об интересе Фрейда к следственным данным эпохи "охоты на ведьм" (XVI - XVII в.в.), о его сотрудничестве со знаменитым мюнхенским психиатром Л. Левенфельдом, о книге Х. Эллиса, на которую ссылается Фрейд в поддержку своего "нового открытия", и о доказательстве Мэссона, что эта ссылка сделана вслепую, о сыне Вильгельма Флисса Роберте, что было с ним в детстве и к каким выводам он пришел, когда сам стал психоаналитиком, о взаимоотношениях Фрейда с Эммой Экштейн и т. д. И это не говоря о том, что Мэссон написал еще с десяток книг (помимо чисто научных работ) на всевозможные темы, от близких к нашей ("Билет в психоанализ, туда и обратно") до весьма далеких ("Нераскрытая тайна Каспара Гаузера").

Необъятного не охватишь; но к одному-единственному предмету из "Посягательства на правду" нам все-таки необходимо вернуться. И не только потому, что мы увидим и очень существенное подтверждение первоначального открытия Фрейда, из которого "не вышло толку", и поразительный портрет Фрейда в старости; если фрейдовский психоанализ был крупным и уверенным шагом от факта к фикции, то мы увидим, как в среде фрейдизма возникло некое обратное движение.

Шандора Ференци (1873 - 1933) можно по праву назвать любимым учеником Фрейда. В известной мере он заменил ему Флисса, с которым Фрейд порвал в начале 1900-х г.г.; но тут уже расклад сил был совсем иным. Вокруг Фрейда сложилась группа почитателей и последователей, впоследствии выросшая в Международную Ассоциацию психоанализа; верность идеям основоположника, естественно, была ее краеугольным камнем. В 20-е г.г. Ференци занимал в ней особое место благодаря своей близости к Фрейду.

Творческими способностями и воображением Ференци вряд ли уступал своему учителю, за что и был всеми чтим. С его именем связан целый ряд психоаналитических концепций, теорий, практических приемов и методов. Экспериментируя с техникой психоанализа, Ференци пытался, проявляя некоторую жесткость, привести больных к воздержанному образу жизни и самоограничению в тех или иных областях, но такой подход далеко не всегда приводил к успеху (что в целом и неудивительно: вред от внецерковного поста и прочих "подвигов" не нуждается в пояснениях).

Однако к концу 20-х г.г. Ференци неожиданно стал вносить нечто новое (лишь для психоанализа, разумеется) в свою практику. Среди терминов, определяющих отношение врача к пациенту, появились "забота", "доброта", "участие", "сострадание", "нежность", "любовь"... Именно такими качествами, на основании своего обширного опыта и глубоких знаний, Ференци разсчитывал предолеть замкнутость больной, раненой души; во многих случаях это ему удавалось. Помимо традиционных для психоанализа интересов, Ференци стал обращать внимание на такие области психики пациента, как чувствительность к правде и искренности. Элизабет Северн, ученица Ференци, пишет о нем, что он, наперекор общепринятым методам, сумел стать "добрым самарянином" для страдающих пациентов, то есть "целителем души".

В какой мере Ференци и подобные ему психотерапевты могут считаться подлинными целителями души? Тема эта сродни упомянутому выше вопросу о разнице между психоанализом и изгнанием бесов или исповедью. Ответить далеко не просто; мы мало что знаем о бесах, а больше этого узнать неспособны: бесы не относятся к материальному миру, научное знание к ним неприменимо (забывая об этом, люди, даже верующие, становятся жертвами неслыханного жулья).

Церковь, из своего тщательно взвешенного векового опыта, сообщает нам о мире падших духов ровно столько, сколько полезно нам знать для защиты от них на нашем земном пути; то, что не сообщается, пошло бы во вред. И если научное знание остается истинным и действенным независимо от личности (то есть объективно), то знание духовное безсмысленно и бездейственно в отрыве от живой, активной веры, от христианской жизни. Иначе говоря, защита верующего от духов зла - не "техника", не "метод", не "обряд", а общий молитвенный подвиг его самого (кроме некоторых случаев, например крещения младенца), его близких, священнослужителей и всей Церкви в целом.

А способен ли психотерапевт защитить от бесов неверующего? Может быть. Ведь недаром как раз на слова ап. Иоанна о человеке, "который именем Твоим изгноняет бесов, а не ходит за нами", сказано: "Не запрещайте ему". Могут возразить, что психотерапевты, даже лучшие из них, навряд ли действуют "именем Божиим", - но Спаситель продолжает: "Кто не против вас, тот за вас". Очень важно видеть разницу между этими словами, сказанными о посторонних, не знающих истинного Бога, но способных прийти к Нему людях, и грозным предупреждением: "Кто не со Мною, тот против Меня". Оно обращено к фарисеям, знавшим, кто Он, и своею волей отвергших Его.

Приблизительно то же относится и к исповеди. Исповедь - опять же не "техника" и не "метод" (хотя она обязательно включает в себя и то, и другое): это святое Таинство покаяния, устроенная Церковью встреча верующей души со своим Творцом. Вопрос "Что будет на исповеди с неверующим?" лишен смысла: прежде всего не будет исповеди. Но из этого вовсе не следует, что психотерапевт, подражающий в чем-то священнику на исповеди, не способен помочь своим неверующим пациентам: если, по словам ап. Павла, "дело закона написано у них в сердцах", то те самые качества, которые "открыл" Ференци, - доброта, участие, сострадание и любовь - становятся для них лекарствами.

Беда, однако, в том, что в психоанализе лекарства даются и принимаются наудачу, вслепую, - так что дело может кончиться трагедией и для больного, и для лекаря. В худших случаях психоанализ подобен попытке, подковырнув крышечку, починить ногтем карманные часы: иной раз, глядишь, что-то и получится...

В одной проповеди было как-то сказано:

"Что значит 'Сердце чисто созижди во мне, Боже'? Это значит, когда жена спрашивает у тебя, 'О чем ты сейчас думаешь?', ты хочешь отвечать ей не задумавшись ни на секунду."

Очищение сердца - дело длиною в жизнь. Многие ли не задумaются, прежде чем ответить на такой простой вопрос даже самому близкому в мире человеку? Недаром Бог создал нашу душу непроницаемой для обычного взгляда. Недаром исповедь покрыта строжайшей тайной, причем с обеих сторон. Мало того: исповедь как правило не включает в себя "откровения помыслов", то есть отчета о своих мыслях и образах, явно не связанных с собственными поступками и душевными состояниями: надежный подход к случайным помыслам - игнорировать их (хотя и это далеко не просто).

Этой азбуке православного верующего, как, впрочем, и соображениям здравого смысла, фрейдистская практика решительно противоречит. Данные психоанализа в той или иной мере разглашаются, становятся предметом ученых разсуждений или скандальных слухов. Психоаналитики к тому же подвергают анализу друг друга, особенно в процессе обучения; на основании этого возникали долголетние конфликты между приближенными Фрейда. И даже дружба между этими людьми имела под собою нечто ненормальное и нездоровое, так что последствиям не приходится удивляться.

Неприязненное отношение Фрейда к Ференци, судя по их переписке, развивалось в течение нескольких лет, но до последнего времени этот факт тщательно скрывали: большинство материалов осталось под спудом, а в "официальной" биографии Фрейда, работе видного психоаналитика Эрнеста Джонса (1879-1958), Мэссон обнаружил пропущенную без многоточия фразу в письме Фрейда, которая выдает истинное положение дел: Фрейд проводит параллель между психотерапией Ференци и давнишней некрасивой историей с одной его пациенткой...

Впоследствии Фрейд писал про Ференци:

"Нам стало известно, что им полностью овладела одна-единственная проблема. Для него не было ничего важнее, чем лечить людей и помогать им".

Казалось бы, лучшего комплимента врачу не придумаешь. Однако Фрейд имеет в виду, что тот в своих исканиях якобы сошел с надежной позиции, перешел разумные границы. Какая эта позиция и какие это границы, Фрейд не указывает, но кое-что на эту тему можно найти в неопубликованном дневнике самого Ференци:

"...Вспоминаю, как Фрейд в моем присутствии, разсчитывая, очевидно, на мою скромность, называл пациентов 'Gesindel' - 'сбродом'".

Удивительный человек встает перед нами. Удивительный даже на вид, по сравнению с прочими столпами психоанализа. Несмотря на всю свою "психоаналитичность" - настоящий, живой, добрый, чувствующий и думающий человек. На слишком ли много для фрейдовского "внутреннего круга"?

И действительно, слишком много. Это стало ясно во время подготовки к 12-му Конгрессу Ассоциации психоанализа осенью 1932 г. в Висбадене. Докладу, который Ференци на нем сделал, д-р Мэссон посвящает особенное внимание и приводит его полный текст в качестве приложения к своей книге. Обсуждается там знакомый нам предмет - развращение детей взрослыми, особенно родственниками, - хоть и упакованный в уклончивую и обманчивую фрейдистскую терминологию. Но не стоит предъявлять за это претензий к Ференци: он был продуктом психоаналитической среды, он вырос на ней, и если теперь ему открылся обратный путь от фикции к факту, этот путь был гораздо труднее, чем дорога туда.

По существу Ференци воспроизводит тезисы Фрейда 1896 г. в свете собранных за долгие годы сведений. Но он уже не считет этих сведений фантазиями. Мэссон пишет:

"Доклад Ференци, как бы демонстрировал слушателям ход развития психоанализа, если бы Фрейд не отказался от своей гипотезы о происхождении истерии. Но поскольку Фрейд в действительности отказался от нее, его работа стала поперек всему прежнему направлению науки. И это, конечно, не уклонилось от внимания рецензентов.
"...Повторив содержание работы Фрейда 1896 г., Ференци идет дальше: он изследует защитные реакции, вызываемые детскими травмами. Его доклад - это ответ Фрейду, закрывшему глаза на реальность развратных действий над детьми; Ференци показывает, как реальная травма влечет за собой ужасные фантазии [речь идет о кошмарах и навязчивых страхах], которые вовсе не заменяют собой истинного события. Причина болезни - то, что произошло с человеком, а вовсе не то, что ему кажется.
"Ференци словно говорит Фрейду: 'У вас не хватило отваги устоять в истине и защитить ее. Вся ваша школа психоанализа - плод вашей трусости. Я больше не хочу ей принадлежать. Я не стану выдавать ложь за правду.'"

Накануне Конгресса Ференци сам прочитал свой доклад Фрейду. На следующий день тот писал организаторам (сам он в Висбаден не поехал из-за болезни):

"Ему нельзя разрешать выступление с этим докладом. Пусть либо сделает другой доклад, либо молчит..."

Доклад свой Ференци все же сделал. Реакция слушателей - единообразно отрицательная: "распространение подобных взглядов опасно для общества". Публикация доклада по-английски (ведущая роль в психоанализе того времени уже переходила к США, но большинство американских специалистов иностранными языками не владели) задержалась на 17 лет. Тотчас после Конгресса Фрейд извещает Джонса (неопубликованное письмо):

"Курс, взятый Ференци, конечно, весьма огорчителен... Последние три года я наблюдаю у него все большее отчуждение, невнимание к предупреждениям об ошибочности его методов, и что важнее всего, личную неприязнь ко мне."

Ференци умер через 9 месяцев после Конгресса. Современные источники указывают, что "отношения между Фрейдом и Ференци открыто разорваны не были". Это правда: его затравили втихую. Живой, правдивой и любящей душе, вытянувшейся из фрейдистского болота благодаря состраданию к больным, нужна была броня истины и веры, которую Бог дал любящим Его душам: "Мне убо еже жити - Христос, и еже умрети - приобретение". А без нее, беззащитная перед ложью и злом этого мира, она погибла как цветок на морозном ветру. Из дневника Ференци за октябрь 1932 г.:

"...Лишь тогда я был храбрым, лишь тогда был способен к чему-то, когда подсознательно прибегал под его [Фрейда] защиту: получается, что я так и не стал взрослым. Научные достижения, брак, споры с влиятельными коллегами - все это было возможно лишь под прикрытием той идеи, что я при всех обстоятельствах могу положиться на него как на отца... Что же теперь? Единственный способ выжить - это отказаться в огромной степени от самого себя чтобы выполнять волю этой "высшей силы" как свою собственную?
"...В 59 лет я стою перед выбором: умереть или перестать быть собой? А с другой стороны, есть ли смысл в том, чтобы всего лишь продолжать жизнь (и исполнять волю) кого-то другого? Ни слишком ли это похоже на смерть? Рискуя такой жизнью, много ли я теряю? Кто знает?... Не скрою, я был рад даже нескольким теплым словам в письме от Джонса; все отвернулись от меня... Все боятся Фрейда; никто не хочет не только видеть правду в нашем споре, но и просто пожалеть меня".

Через неделю после его смерти Фрейд пишет Джонсу (неопубликованное письмо):

"...У него был какой-то параноидальный бред: он верил всяким странным историям о детских травмах и пытался их защищать от критики. В таких разстройствах угас его некогда блестящий интеллект. Но лучше сохраним печальные подробности его исхода между нами."

Джонс отвечает Фрейду в следующих теплых словах (неопубликованное письмо):

"...Что Ференци был параноиком, боюсь, ни для кого не секрет: это было достаточно очевидно всем участникам Конгресса после его доклада".

А в биографии Фрейда Джонс освещает дело под несколько иным углом:

"Моя переписка с Фрейдом, и как собственная моя память, не оставляет никаких сомнений, что слухи о его неприязни к Ференци насквозь лживы".

Пророк предупреждает нас, что пословица о кислом винограде отцов и оскомине у детей далеко не универсальна: "Каждый будет умирать за свое собственное беззаконие", - говорит он, - "кто будет есть кислый виноград, у того на зубах и оскомина будет". Но, конечно, этим не устраняется причинная связь между прошлым и будущим. Виноград ХIХ века оказался столь кисл, что от него в ХХI лезут глаза на лоб, и чем дальше - тем хуже. Чтобы не умереть за свое собственное беззаконие, мы должны разбирать доставшиеся нам в наследство плоды, а не лопать все подряд без разбора.

Чем же обернулось для нас наследие Фрейда? Проследить за ним лучше всего по реальностям современной американской жизни: здесь фрейдизм получил свою первую постоянную прописку, здесь он выбрался из кабинета врача на авансцену массового сознания. И здесь же мы сегодня видим поразительно много общего с тематикой "Посягательства на правду". К тому же, не приходится забывать, что когда в Америке празднуют, всему миру икается.

Была такая давняя шуточная история: как в разных странах мира, в зависимости от своих порядков и обычаев, издавали книгу про слонов (нам она кстати, потому что недавняя книга д-ра Мэссона называется "Когда слоны плачут"). Так вот, в США прежде всего массовым тиражом выйдут две книжечки, "На слоне за миллионом" и "Золотой хобот вашего бизнеса", причем одна начисто опровергнет другую. Затем какой-нибудь университет выпустит нечто солидное, под многозначительным заголовком "Американский избиратель: Час Слона"; и наконец, с опозданием на 18 месяцев, федеральное издательство в Вашингтоне опубликует свод административных положений о выпасе слонов на шестистах пятидесяти страницах, потом - сборник дополнений и разъяснений вдвое большего объема, и далее - список поправок и опечаток к первому и второму.

Иными словами, Америка способна превратить в карикатуру все, что угодно. Происходит это по трем каналам: а) деньги, б) политика, а точней, влияние на избирателей, и в) вмешательство властей. И действительно, хотя все три фактора тесно связаны друг с другом, ни один из них не сводится к остальным. Кто учил математику, тот назовет их неортогональным базисом американской жизни (или пародии на жизнь). Попробуем разложить нашу тему по этим трем составляющим.

Начнем с политики. Старинное правило гласит: "Натрави богатых на бедных, а бедных на богатых; одни дадут тебе деньги, а другие - голоса". И все шло бы как по маслу, если бы не конкуренция: слишком много стало желающих стравливать людей по классовому принципу. А не стравливать, как вы понимаете, нельзя: без страха, зависти и злобы вряд ли возможно контролировать избирателей.

Раз так, надо искать новых путей. Можно, например, натравить мужчин на женщин и наоборот. Это, конечно, гораздо труднее, но зато и возможности богаче: семья - последняя линия обороны перед Новым Мировым порядком. Расколи семью, и открывается очень заманчивая дорога. Вспомним "Отважный новый мир" О. Хаксли: чтобы заставить свою утопию "работать", чтобы сделать ее живой, четкой и логичной, ему пришлось уничтожить семью подчистую. Насколько важно это решение, видно уже из композиции романа, который открывается описанием "технологической линии" по производству граждан. Заметим, что Дж. Оруэлл, неизмеримо превосходящий Хаксли как мыслитель и художник, не рискнул на такой же шаг в "1984-м" и разыграл там другой сценарий, куда менее яркий, но зато более реалистичный. Впрочем, это уже другая история.

Идеология феминизма - это гибель семьи. (Предвижу обильные возражения, но позвольте напомнить, о чем идет речь; любая идеология важна здесь лишь в той мере и в той форме, в какой она воздействует на избирателей.) В одной команде с феминизмом, как ни странно, играют наследники доброго доктора Кинзи. В 1973 году на гребне волны феминизма Верховный суд США легализовал аборт по первому требованию. Но идеология лжи, как показала Х. Арендт в упомянутой книге о происхождении тоталитаризма, без движения не работает: она должна развиваться, двигаться вперед, - иначе она вянет. И в 1978-80 г.г., словно очередной фасон туфель, на политической сцене появляется новый термин: кровосмешение. Вот вам ваша "традиционная семья"! Вот вам ваша "традиционная мораль"! Женщин ставили в известность, что в раннем детстве мужчины употребляли их на потеху свому сладострастию. Пусть не всех, но многих; впрочем, это роли не играет:

"Если вы не помните, как вас растлили, не огорчайтесь: вы не одиноки. Многие женщины не помнят, а некоторые так никогда и не вспомнят. Это еще не значит, что с вами ничего такого не было."

(Боевой клич феминисток Лоры Дэйвис и Эллен Бэсс - всего лишь жалкий плагиат с замечательной пословицы: "Если вы не страдаете манией преследования, это еще не значит, что ФБР за вами не следит".)

Само собой, поднялся спрос на фрейдистский товар; про "фантазии", однако, уже не заикались, а ноборот, упирали на "вытесненную память". Как грибы после дождя росли группы в поддержку жертв кровосмешения и политические комитеты против отцов-деторастлителей. Можно было бы подумать, что такая атмосфера пойдет на пользу книге д-ра Мэссона: но ничего подобного. Никому не нужен такой союзник, для которого правда - все, а партийная линия - ничто (хотя, разумеется, феминистки и ссылались на его книгу, не будучи в силах понять и десятка страниц). Те же, кто мог бы его понять и всерьез оценить его работу, склонны были априори видеть в ней лишь очередную пачку феми-макулатуры. Так и пришлось ему оставить людей и заняться слонами.

В послесловии к переизданию "Посягательства на правду" 1992 г. д-р Мэссон признает, что за последнее время отношение психиатрии к реальности детских травм полового характера изменилось на 180 градусов: от упорного отрицания до безусловного подтверждения:

"Перемены были обусловлены тем, что новый контингент пациентов и широкая кампания 'просвещения' публики оказались источником немалых доходов."

Экономические факторы обладают куда большей стабильностью чем политические. Так, в своей книге о злокачественном влиянии фрейдизма на американскую культуру д-р Е. Ф. Торри замечает:

"Вероятно самым существенным последствием фрейдизма стало ощущение вины, которое распространилось на целое поколение родителей... Словно в противоположность библейскому порядку, отцам воздается за грехи детей. Чувство вины за эти грехи требует искупления и очищения, и с этой целью родители прибегают все к тому же психоанализу. Тем самым учение Фрейда одновременно и генерирует спрос, и предоставляет услуги по его удовлетворению; эта элегантная коммерческая стратегия столь же проста, сколь и прибыльна".

Кто видит здесь лишь безпочвенную иронию, благоволит обратиться к цифрам. За 15 лет, с 1975 по 1990 г.г. число психиатров в США возросло с 26 до 36 тысяч, клинических психологов - с 15 до 42 тысяч, клинических консультантов по социальным проблемам - с 25 до 80 тысяч, и клинических консультантов по семейным проблемам - с 6 до 40 тысяч.

Прогрессивные политические волны набегают одна за одной, оставляя за собою все тот же страшный след. Еще одна смертельная ложь: "развод по обоюдному согласию". Развод - убийство семьи, и в нем воплощается все зло, какое ни есть в человеческом сердце. "Обоюдное согласие" адвокаты предпочитают разбирательству дела в суде (последнее хоть и прибыльней, зато кто-то из двух потерпит поражение), но для "согласия" нужна "надежная позиция"... И вот, под диктовку адвоката мать сообщает в суд, что и как сделал отец со своей дочерью, "клинический консультант" пишет свое профессиональное свидетельство о "вытесненных воспоминаниях", по жалобе возбуждают уголовное дело, а затем жалобу забирают в обмен на недвижимое имущество и гарантию щедрого пожизненного содержания. Вот и обоюдное согласие. Пусть не за миллионом, но за приличным финансовым подспорьем на таком слоне только ленивый не поедет: мудрено ли, что консультанты без дела не сидят, а индустрия разводов раскалывает больше половины американских семей?

Однако чем замечателен коммерческий подход к жизни? Отсутствием границ. "Давай-давай" без берегов. Что делать, если нет подходящего мужа для иска о растлении любимой дочери (или там сына, неважно)? Не отчаивайтесь, вам помогут, кого-нибудь да найдут. Хоть бы и родного отца. Но тут, в отличие от бракоразводных дел, иной раз находит коса на камень.

Некая Холли Рамона из штата Калифорния, 23-х лет от роду, в 1990 году лечилась у психоаналитика г-жи Марш Изабеллы. Лечилась, как водится, от обжорства. И благодаря своему мастерству, г-жа Изабелла выявила доселе скрытую причину гастрономических неурядиц своей пациентки: оказывается, ее отец Гэри Рамона лет двадцать тому назад поступил с ней очень гадко. А чему ж тут удивляться? все кругом только и твердят, как отцы насилуют своих дочерей, и какие потом суммы выплачивают по суду.

Шутки шутками, но Гэри тут же уволили из винодельческой компании, где он занимал крупную должность; заодно его бросила и жена. Несчастный человек обратился в суд с ответным иском, только не против дряни-дочери (и в прямом, и в переносном смысле, что с нее возьмешь?), а против г-жи Изабеллы. И присяжные присудили ему пятьсот тысяч долларов. По прочтении вердикта г-жа Изабелла воскликнула, что это удар по ее профессии, и пролила горючую слезу. Может быть доктор Мэссон теперь напишет книгу "Когда плачут крокодилы"?...

"Защита детей" стала важным инструментом для дальнейшего развала конституционного порядка и усиления вмешательства властей, федеральных и штатных, в частную жизнь. В самом деле, трудно спорить с эмоциональными призывами оградить детей от опасности. На практике, однако, главный итог всех детозащитных мероприятий - подтачивание принципа независимости семьи, то есть опять-таки ее разрушение.

В некоторых штатах чиновникам предоствлено право вторжения в частные дома "в целях защиты интересов ребенка" без законной санкции на обыск. Разного рода опросы и гинекологические осмотры без уведомления родителей вошли в обычай школьной жизни (хотя, как правило, существуют законы, прямо это воспрещающие). Врачи и учителя, обнаружившие нечто подозрительное и не сообщившие куда следут, несут ответственность перед законом "за недонесение о преступлениях против детей".

Все это приобретает особую остроту в связи с развитием домашней школы. Родители, забирая детей из местных школ, мечтают не только дать им приличное образование, но и вывести их из поля зрения заботливых властей; в то же время профсоюз учителей и "социально-прогрессивные" идеологи с надеждой смотрят на законы "об охране интересов детей" как на верное средство переломить хребет домашнему обучению.

При всем том половые преступления против детей совершаются в ужасающих масштабах; опасность эта с каждым годом усиливается за счет распространения половых извращений, о чем шла речь в выпуске, посвященном Альфреду Кинзи. Процветающий в США оккультизм также вносит сюда свой грязный вклад. Но уголовное преследование виновников осложняется подозрительно высоким процентом напрасно осужденных.

Названия детских садов МакМартин в Калифорнии и Феллз Эйкерз в Массачузеттсе приобрели громкую славу. В связанных с ними уголовных делах об "оккультных сектах" фигурируют такие материалы, что даже самые опытные комментаторы не пытались сдерживать ухмылку. Четырех-пятилетние свидетели, словно читая по справочнику, давали показания о ритуалах с многоразличными способами удовлетворения половой страсти, участники которых в ряде случаев прибывали и убывали на летающих блюдцах, а жертвы шли на корм дрессированным акулам. Надо только учесть, что показания с детей снимают, по поручению суда, знакомые нам "клинические консультанты"... Обвиняемые по этим и еще нескольким сходным делам после многих лет страданий были оправданы (кое-кто, правда, умер под следствием или в заключении). Но кому и зачем понадобился этот безумный цирк? Только для одного: громким скандалом подорвать доверие к прокуратуре и устранить даже саму возможность уголовного преследования сатанистов.

Всеобщее желание назать его зототым не исполнилось. Да и долларовым вряд ли кто его назовет, хотя золото теперь ценят в долларах. Веком мирa, добра и благополучия называют его лишь в кругах, близких к обновленчеству ("После конца 2-й Мировой войны других войн уже не было... Сейчас, на рубеже ХХI века... человечество отказывается от насилия"), да в желтых домиках.

Вспоминая о стратегических успехах науки и техники, предлагают ХХ веку название атомного; оно бы и кстати, да только за полгода до Хиросимы "союзники" сняли не менее богатый урожай с мирных жителей гор. Дрездена посредством обычных авиабомб. Тогда, говорят, назовем его просто кровавым: уж точно не ошибемся. Но в этой связи приходится сделать печальный вывод: если в ХХ веке кровь лилась как вода, то и цена ей была столь же низкой. Иными словами, крови так много, что она уже ничего не решает и ничего не значит.

Если не кровь, то что же? Что может быть страшнее миллионов загубленных жизней? Ответ известен: "Не убойтеся от убивающих тело, души же не могущих убити; убойтеся же паче могущего и душу и тело погубити в геенне". Трезво мыслящие люди, независимо от нации и вероисповедания, все чаще строят свою оценку происшедшего на основе этих слов.

Есть превосходная журнальная картинка, один из тех скромных шедевров, в которых, словно допотопные мухи в каплях янтаря, застывают образы наших дней:

Ночь. Лес. Проливной дождь. У обочины машина. Капот поднят; человек держит в руках абсолютно безполезный гаечный ключ. В окне машины - встревоженные, испуганные детские лица. Человек говорит: "Дети... Сколько раз вам повторять... Я не могу переключить на другой канал."

Под конец века простой смысл этой сценки оказался вытеснен из коллективного сознания западного мира. Граница между реальностью и фантазией, первую брешь в которой пробил Фрейд, сегодня уже не просто размыта, а совершенно невидима. Сталкиваться с этим приходится ежедневно, и что особенно важно, никого это не трогает.

Конец 1999 года в США - "тысячелетнее безумие". Всюду, от первых полос ведущих газет до рекламного листка местной продуктовой лавки, назойливо жужжат, что-де начинается Третье тысячелетие, и что по этому поводу надо думать, делать, и особенно покупать. Но ведь до него еще год, не так ли?... Или, может быть, в Америке особая арифметика? Я зашел в местную библиотеку и спросил микрофильм с газетой столетней давности. Нет, все в порядке: читателей поздравляют с Рождеством и Новым 1900 годом, а дальше делятся новостями про какого-то сумасброда, вздумавшего встречать ХХ век на год раньше срока...

Тот, кто знает Америку, объяснит это падением общей культуры: за последние 25 лет реальность чисел и счета выветрилась из сознания публики. Но большого интереса, а тем более безпокойства, никто не проявит. Поделитесь этой историей с кем-нибудь, кто способен ее понять, и в ответ только плечами пожмут: "А что тут такого? 2000, круглая цифра, людям приятно... годом раньше, годом позже, не все ли равно??" Когда Фрейд у себя в Вене еще только-только разбирался со своими фантазиями, было не все равно. Сегодня стало все равно, это факт.

На любой иконе Спасителя есть особая примета, отличающая Его от всех остальных людей. В нимбе вокруг Его головы - буквы О ω N Это не сокращение, а причастие мужского рода от греческого глагола "быть", прямая цитата из св. Писания (Исх. 3:14), где Бог открывает Моисею Свое имя: "Аз есмь Сый" - Тот, Кто есть. "Сие Мое есть имя вечное, и память из рода в род". Бытие - отличительная черта Бога.

Мир существует постольку, поскольку существует Он: "Вся Тем быша, и без Него ничтоже бысть, еже бысть". Различие между фактом и выдумкой, между реальностью и фантазией, лежит в самой основе христианского мировоззрения.

Но часто ли люди, даже если они внимательно смотрят на иконы и читают Евангелие, задумываются об этом? Абстрактные размышления о категории бытия вряд ли относятся к числу наших повседневных забот - по крайней мере, большинства из нас. Наш разум устроен по-другому, он тяготеет к гораздо более конкретным предметам. Конкретным - вовсе не значит низменным, суетным, лишним. Наша церковная, молитвенная жизнь, наша внутренняя и внешняя борьба, вполне конкретна; она ведет (по крайней мере зовет) нас по земному пути к небу, но докторами философии мы при этом не становимся.

Но вот в поле нашего зрения попадает уже не абстрактная категория, а нечто очень конкретное и близкое из окружающей нас жизни, что волнует наше сердце и занимает наш ум. Именно этим силен Фрейд и многие другие, подобные ему, талантливые мыслители и писатели прошлого и настоящего: не абстракциями, не "учением" самим по себе, а живым, конкретным воздействием на человека. Умеем ли мы, приняв этот материал (кое-какой "материал" мы отбрасываем не глядя, но не о нем здесь речь), обработать его и поместить в рамки христианского мировоззрения? Если нет - беда. Вот тут-то и начнут разваливаться наши собственные категории, тут-то и поползут трещины сначала по картине окружающего мира, а там и по собственной нашей душе. И тогда, расколотая, она уже и вправду будет на все согласна.

Так как же назвать ХХ век? Веком лжи? Отцом лжи, как известно, именуется тот, кто губит душу и тело в геенне. По-английски есть хорошее выражение: plastic world - "пластмассовый мир", то есть мир лживый, поддельный, дутый. Какое слово по-русски связано с теми же свойствами - непрочностью, податливостью, дешевизной, фальшью, пригодностью для подделок? Липа. ХХ век - липовый век.

Не надо думать, что в липовом мире все стало липой: это невозможно. Больше того, что липой было, то липой и осталось, а золото осталось золотом, камень - камнем, сталь - сталью. Но вот что исчезло - так это способность и желание различать между липой и не-липой: "Не все ли равно??" Телевизор у Оруэлла в "1984-м" умеет следить за зрителем, и если что не так - лично призывает каждого к порядку. Много чести, г-н зритель: куда надежней и проще заменить вам весь мир телевизором. Переключайте себе каналы, а об остальном за вас позаботятся.

Старинные, привычные сюжеты в этот липовый век вдруг всплывают какой-то дикой стороной. Выше шла у нас речь об изгнании бесов. Известно: бывает и в этом деле липа. И всегда бывала. Церковь всеми средствами воюет с ней: напомним, для разоблачения ложного чуда - и более ни для чего - священник обязан нарушить тайну исповеди. Того же естественно ожидать и в других религиях. Так что когда один из лидеров израильской религиозной партии ШАС, раввин Давид Базри, изгонял беса из вдовы Йегудит Сигавкер (оказалось, это был дух ее мужа), процесс этот, дабы избежать недоразумений, был заснят на видеокассету. А дальше кассета пошла в продажу, ради просвещения публики и облегчения бремени партийных долгов, достигших неканонической суммы в 16 миллионов фунтов стерлингов. Да вдруг мадам Сигавкер в интервью газете "Хаарец" возьми и объяви как самого беса, так и его изгнание, липой; к тому же, говорит, ей недодали против уговору... Обсуждение данного случая на "Интернете" было встречено жалобой на распространение "антисемитских новостей" и неуважение к памяти еврейских жертв фашизма; но это уже давно не новость.

И даже трагедия Эммы Экштейн сегодня снова разыгрывается как жуткий фарс. Житель гор. Нью-Йорка Филип Бонди принадлежал к секс-меньшинству апотемнофилов, пусть не столь славному и политически влиятельному, как другие секс-меньшинства, но все же. Стало быть, он искал путей и средств реализации своего либидо-потенциала, и очень огорчался, что у него ничего не получалось. (Для тех, кто отстал от века, поясним, что речь идет о мании членовредительства). На радость судьба свела его с доктором Джоном Р. Брауном. Правду сказать, докторства он давно лишился, да и в зоне побывал, по делу о неудачной смене половой принадлежности семи пациентам в Калифорнии. Ну, не беда. Сошлись на десяти тысячах долларов, Джон Браун навострил ланцет, и заветная мечта г-на Бонди осуществилась: ноги у него как не бывало. Он успел выразить по этому поводу свой глубочайший восторг, но через двое суток гангрена взяла свое. Брауну предъявили обвинение в убийстве. Защитник настаивал, что его клиент "проявил гражданское мужество, сделав все ради пациента, который искал его помощи". Это не помогло, и мужественный Браун получил свои пятнадцать лет. Прокурор отозвался об аргументации защиты весьма неуважительно, хоть и кратко (английские ругательства вообще короткие): не исключено, что это будет поводом для апелляции решения суда.

Некто, переехав из России в Америку, сетовал:

- Не виноват ли я в том, что не зажег живую искру в душе своей дочери к пятнадцати годам?... Впрочем, не слишком ли много я на себя беру?

Другой, хорошо его знавший, отвечал ему безпощадно и точно:

- Ты слишком мало на себя берешь. Ты виноват в том, что позволил угаснуть живой искре в ее душе к пятнадцати годам.

В липовом мире живая искра не к месту. Липовый мир душит жизнь, потому что жизнь - по определению - настоящая. В липовом мире посягательства на правду не бывает: никто не знает, что такое правда.

Школьникам из разных стран дали задание по математике, а кроме того, предложили вопрос: как они оценивают свои собственные знания. Американцы заняли первое место по самооценке и последнее - по результатам. Вы огорчены? А почему, собственно? Докажите-ка, что результаты важнее самооценки. В липовом мире вам это не удастся.

"Д-р Зигмунд Фрейд захватил наши классы" - сетует публицист Мартин Гросс в своей новой книге об американской школе 'Заговор невежества', - "...Теплые, дружеские отношения между учителями, родителями и детьми стали новым критерием качества образования. В результате дети не умеют считать, но зато под завязку довольны собой".

Автор связывает имя Фрейда с интересом к психологии взаимоотношений между взрослыми и детьми: но что в этом плохого? Не за то волка бьют, что сер... Если бы Гросс прочел "Посягательство на правду", он бы предъявил Фрейду счет за открытие "Эдипова комплекса" и "инфантильных фантазий", а по существу - за торжественное открытие липового века. Век прошел с таким боевым успехом, что не только дети, но и взрослые понятия не имеют, когда он кончается. И никого это не трогает.

Свиньям не повезло. В ветхозаветные времена они были нечистыми животными, и пророки обличали евреев за склонность к ветчине. В стране Гадаринской Спаситель как-то позволил легиону бесов войти в свиное стадо, с печальным результатом для последнего. В самых разных языках переносный смысл этого слова - один и тот же. Бывает, он даже преобладает над прямым. Как-то была дискуссия на "Интернете", где некая прогрессистка разбивалась в лепешку, проповедуя раскрепощение, преодоление границ и слияние с окружающей средой:

"Устраним барьеры... ощутим единство... уподобимся птицам в небесах... дельфинам в морской глубине... антилопам в степи..."

 "...и свиньям", - добавил кто-то.

На том проповедь и оборвалась. А чем свинья хуже антилопы или дельфина? И никто ведь не напишет книгу "Когда плачут свиньи". Наверное они плачут, не хуже слонов. Но такую уж горькую долю положил Господь свиному племени: в эпоху раскрепощения служить для людей неким отрезвляющим зеркалом.

В финале книги Дж. Оруэлла "Скотный Двор" - еще одного пророчества о нашем липовом веке - свиньи и люди становятся так похожи друг на друга, что их невозможно различить. Всякое серьезное пророчество надо уметь истолковать. Человек еще кое-как может "приложиться скотом несмысленным и уподобиться им" - и то, образ Божий останется в нем до конца, сохраняя возможность для покаяния и освобождения. Но свинья-то человеку не уподобится никоим образом: мы же не в Дарвина играем. Тогда как понять этот финал?

А очень просто. Люди остаются людьми, до конца. Пусть кто-то и раскрепощается до свиного образа, но люди остаются. Свиньи остаются свиньями. Только в липовый век мы сами, своeй волей, теряем отличие человечества от свинства. "Мы уходим во тьму, где светить нам нечем." Отравленная игла у нас в сердце - безразличие ко лжи. Дело не в посторонних людях и не в посторонних свиньях. Дело в нас самих.

Литература